Выставка в декабре 2014

Живопись Саши Белле уверенно движется прочь от рассказа, сюжетности. Все чаще изображаемые предметы и места запаиваются в красочную массу, и скорее намекают о своем присутствии, чем детально презентуют себя. Большие, часто плохо читаемые надписи-комментарии подчеркивают условность и "картинность" и, за редким исключением, ничего зрителю не сообщают. Собственно, чем дальше, тем больше фигуративность сводится к линии горизонта, точнее, к простому разделению, первичной демаркационной линии, отделяющей низ от верха, землю от неба. Этого автору, в сюжетном плане, достаточно. Тем не менее, это живопись, которая не стремится ни к условности формулы, где изображаемое превратилось бы в знак, ни к полноценной абстракции. Живописцу важно взаимодействие с натурой. Важно сделать зримым путь по её упрощению, усилие по ее выговариванию. Автора вполне устраивает мерцание на границе фигуративности, перешагивать которую она не намерена.

Каждый раз, когда художник начинает последовательно редуцировать реальность, разумно задать вопрос о его мотивации. То, что остается для показа, настолько же важно, как и то, что из него изгоняется.

Вроде бы личные вещи, - еда, цветы в вазе, рыбки - сюжетно все укладывается в рамки постленинградской интеллигентно-умилительной живописи. Дом, быт, как теплое, оберегаемое пространство, на фоне отчужденной советской-модернистской-постмодернистской-постсоветской вселенной. Но пластическое решение не позволяет проспрягать автора по этой парадигме. Какое-то черное яблоко на черной картине, которое еще поди найди, серое "МО-ЛО-КО", еле видные сгорбленные растения, полка с не пойми чем... Мнимая неумелость изобразительного жеста явно повисает в темном красочном вакууме. Это о чем угодно, только не об уюте. Не менее двусмысленно дело обстоит с пейзажем.

Родные Ленобластные елки-палки, огонечки вдали, ночные реки и закаты - с одной стороны, узнаваемы почти тактильно, а с другой - все больше заставляют сомневаться в наличии конкретного натурного прототипа или намерении его запечатлеть. Да и лирической ноты в них не услышать. В конечном итоге, сюжет и субъект в этой живописи - автор, с его телесностью, моторикой, намерениями и краска. Не цвет, не колорит, не гамма - именно черная, красная, серая, белая краска, как субстанция, первоматерия.

Контакт этих двух стихий и становится основным содержанием произведения. Казалось бы - фигуративность оказывается излишней - ан нет! Вот тут-то и проявляется избирательность автора. Контакт с основаниями, с бытием возможен только в определенной ситуации, только где-то. А именно - наедине с собой, в глубочайшем ретрите. В противном случае художник утыкается в кишащую, сверкающую и раздражающую современность. Её путаная противоречивость, изменчивость, многосоставность, децентрированность погружают в пассивное расщепленное состояние. И потому - последовательно вычищаются, перегоняются. Оставшееся после дистилляции - уединение как пейзаж, уединение как натюрморт.

Вот в этом очищенном пространстве и разыгрывается раз за разом драма сопряжения художника и материала. Это акт самопровозглашения, самосозидания, индивидуализации. Обобщенное зрение позволяет и себя увидеть как целое, а не набор бессвязных реакций на калейдоскоп внешних вызовов. Автор как целое возникает во время и на время создания пейзажа. Таким образом, эта выставка - череда отчетов о местах и моментах, в которые собирал себя, пребывал в полноте.

Александр Дашевский